голову и оторвет за небрежение. А дальше — конюшни и перепугавшийся сначала паренек. И все прекрасно… кроме грома и грохота у ворот, и стука, и крика про королевский приказ. Значит, знали. Знали и ждали; но не воспользовались побегом, чтобы убить — или пока еще не воспользовались? Мгновение размышлений, густое и мерзкое, растянулось как сопля. Шума много, со всеми не справиться: из оружия — паршивенький, местного железа, меч стражника, этим только свиней колоть, домашних. Пробиться не выйдет. Прятаться тут негде — двор и конюшни обыщут первым делом, снаружи уже наверняка все оцеплено. Заберешься на стену — и спрыгнешь прямиком на копье, нет уж. Но если замыслили избавиться — то драться вообще нельзя. Зато можно… вот это можно — тем же путем, пока еще тюрьма не встала на уши, пока еще всей страже не велели построиться во дворе, вернуться к себе в камеру.
— Это у вас тут обычай — по ночам будить? А это еще что такое на полу валяется? Для камыша крупноваты и воняют как-то…
— Да, господин граф, — шорох длинного платья, острая бородка, острые, яркие глаза, Мейтленд из Летингтона, королевский секретарь. Весело у нас лежат карты, если он по таким делам ночью ездит. — Вы совершенно правы. Это место не содержат в должном порядке. Ее Величество также будет немало огорчена, ибо даже с теми, кто вызвал ее гнев, не должно происходить несчастий, сверх предписанных ее волей и законом страны. Я приношу вам свои извинения, господин граф… — глубокий поклон. — И, поскольку вам не подобает здесь находиться, прошу вас проследовать за мной. В цитадель. Тем более, что таково желание Ее Величества. В цитадель — это хорошо, а по желанию Ее Величества — еще лучше. Наконец-то дождался; и бежать нет нужды, и потом добиваться приема. Все само получилось так, как надо, провернулось колесо.
Мейтленд взял с собой два десятка крепких ребят, один здоровей другого. То ли все-таки утекло что-то, то ли ожидал сопротивления, то ли просто предчувствие его посетило. Да уж, бежать тут не удалось бы, подумал Джеймс и принюхался к свежему воздуху, прислушался к себе. Опасностью не тянуло. Везли к королеве, по приказу королевы и огорчать Ее Величество гибелью опального адмирала при попытке к бегству никто вроде бы не намеревался.
— Что у нас нового, господин секретарь?
— Я только что вернулся в столицу, мне впору спрашивать о новостях у вас. В Лондинуме же мы не продвинулись ни на шаг — и это поразительно хорошие новости.
Текущее положение на континенте благоприятствует Альбе, и то, что с нами, в виду возможного толедского союза, все еще разговаривают, а не воюют, свидетельствует о том, что Ее Величество Маб вполне склонна рассматривать наш королевский дом как своих предполагаемых наследников. Чем больше Джеймс думал об этой возможности, тем чаще казалось ему, что идея хороша. Ну очень хороша. Замечательная такая месть всей Альбе за то, чем оная Альба является. Наше самовластное величество на троне в Лондинуме… со всеми ее охотами и молитвами, капризами и переменами настроения. Лучше и не выдумаешь — но вот Ее Величество Маб кто угодно, только не дура, и не нужна ей такая преемница, а, значит, речь идет о наследнике — которого еще нет, и жених не выбран — стало быть, скоро на матримониальном рынке коронованных особ обострится суета и настроение у Марии испортится всерьез и надолго. А тут мы со своими дурацкими шутками.
— Да, — кивнул Мейтленд, — я опасаюсь, что Ее Величество рассматривала недавнее происшествие через то же стекло, через которое читала мои доклады. И сделала… далеко идущие выводы. Ее Величество, замечу, отдает себе отчет в том, что — как бы ужасно это ни звучало — многие ее подданные не испытывают подобающего христианам естественного почтения к монаршей особе и, если появится возможность возвести на трон младенца любого пола, закроют глаза и на меру законности брака… и на судьбу матери после рождения ребенка.
Неудивительно, что Мария не хочет замуж — и вдвойне неудивительно, что она не желает искать мужа здесь. Иностранный принц может стать для нее союзником и хорошенько нарушить равновесие, а вот консорт из тех же Гамильтонов — это верный путь к скоропостижной кончине, заточению в монастыре, да хотя бы и просто отстранению от правления, и что-что, а это королеве объяснили еще в Аурелии после того, как она овдовела… а все-таки шутка — это шутка, хотя Марии и крепко наступили на шлейф, но приходит лето, тает лед, и сердце Ее Величества… вот она Мейтленда и послала, вот он и объясняет положение дел.
— Так что на вашем месте, граф, я бы не удивлялся ничему и вспомнил, что Ее Величество не имела счастья слышать в каком тоне и выражениях вы разговаривали с королевой-матерью, Его Величеством Людовиком или ее кузеном.
Да уж, как Джеймс разговаривал с ее кузеном герцогом Ангулемским, Мария могла узнать только из сплетен; а Клод, благодетель наш, от всех прочих смертных отличается тем, что в его случае сплетни смягчают и преуменьшают происходящее. Всегда. Сотворил же Господь чудо…
— Меня чрезвычайно печалит то, что Ее Величество приняла мою… пейзанскую простоту за непочтение к ней лично. Странно. Мейтленд никогда не был ни другом, ни союзником. Что это на него нашло? Секретарь, мерно покачивающийся напротив, кивает, тонко улыбается — мол, да, крайне прискорбно вышло, но теперь удача к вам благосклонна. Спрашивать его, конечно, ни о чем нельзя. Остается понимать и догадываться, ловить ветер и импровизировать. Как всегда.
Коричневые шпалеры, рыжие ковры, живой огонь, за окном весна, в комнате осень. Если бы Ее Величество была вдвое меньше ростом, можно было бы сказать, что она похожа на рассерженного котенка, вполне уместного здесь. А так — дергается рот, дергаются в такт ему вышитые «крылышки» чепца, сверкают гневом глаза — и почему-то сразу видно, что это не львица, а какое-то совсем иное животное. Джеймс так увлекся сравнениями, что едва не пропустил момент, когда в возмущенном монологе прорезался некий здравый и очень неприятный для него смысл.
— Вы не только предатель, вы бездумный бессмысленный болван! Два года, два года я пытаюсь заставить всех вокруг и особенно всех за морем забыть, что мы проехали через пол-Аурелии вдвоем, без прислуги и в совершенно неподобающем виде! Я добилась того, что об этом случае перестал вспоминать даже Нокс! А теперь — вашей милостью, бочка бездонная! — и милостью вашего полоумного собутыльника мое имя треплют